Надгробья известных личностей прошлых лет

Из московских кладбищ Ваганьковское по числу похороненных здесь известных личностей уступает, пожалуй, только Новодевичьему, может быть, теперь с ним может поспорить относительно новое Троекуровское. Чумное кладбище, основанное в XVIII веке, поначалу не было престижным, немного найдется здесь старых дворянских и купеческих могил. Хотя отдельные представители знаменитых купеческих родов — Филипповы, Прохоровы, Бахрушины и другие находили здесь последний приют. Есть и надгробья со звучными дворянскими фамилиями: на Ваганькове похоронены начальник московского ополчения в 1812 году граф Ираклий Морков, деятель народного просвещения Лев Людоговский, близкий друг Пушкина Павел Нащокин, декабристы Михаил Бестужев, Павел Бобрищев-Пушкин, Николай Загорецкий... Но больше здесь хоронили простой люд — выходцев из крестьян, ставших рабочими и приказчиками, московских мещан, разночинцев.

Вместе с тем в досоветские времена традиционно служило Ваганьково последним пристанищем для людей творческих профессий и деятелей науки. Немало известных в свое время актеров, художников, литераторов, университетских преподавателей были похоронены здесь. Сохранялась эта традиция и в послереволюционные времена, и в постсоветские годы, когда Ваганьково стало одним из самых престижных кладбищ столицы.

Говорят, что человек умирает дважды: в первый раз — физически, во второй — когда его забывают. С этой точки зрения кладбище — не только место упокоения, но и место сохранения памяти, сохранения имен. В том числе и тех, кто в свое время был знаменит или, как минимум, известен, но чья известность в силу разных причин с годами угасла. Не каждому человеку, достигшему славы при жизни, уготована славная посмертная судьба, но это не делает оставленный ими в истории след менее значимым, а их жизненный путь менее интересным и достойным внимания потомков.

«Его похоронили рядом с самим Столяровым!»

На похоронах Владимира Высоцкого отец покойного Семен Владимирович с восхищением произнес: «Его похоронили рядом с самим Столяровым!» Рассказывая об этом, главный режиссер Театра на Таганке Юрий Любимов с горечью добавлял: «Отец родной!» Не будем касаться того, оценивал ли отец по достоинству сыновний талант, но заметим, что для поколения Семена Владимировича Столяров был ярчайшей звездой.

Говорят, что незавидна во времени судьба чисто театральных актеров — память об их сценической игре сохраняется разве что в рецензиях и воспоминаниях современников. Иное дело — кино… Но, увы, кино, оказывается, тоже устаревает, причем в последние годы это происходит сверхстремительно. И многие фильмы для сегодняшнего зрителя оказываются неинтересными и попросту несмотрибельными, и имена блестящих актеров, игравших в них, ничего уже не говорят нашим молодым современникам.

Сергей Дмитриевич Столяров (1911–1969) сыграл всего в двадцати с небольшим фильмах, очень немного по нынешним кинематографическим меркам. Но едва ли не каждая из этих кинокартин становилась событием. После выхода на экраны в 1936 году фильма «Цирк» Столяров получил всесоюзную известность, более того, созданный им экранный образ воспринимался современниками как идеал советского человека. Существует легенда, что именно этот образ взяла за основу Вера Мухина, создавая скульптуру «Рабочий и колхозница».

Но дальнейшая карьера актера развивалась не так, как могла бы — Столяров обладал прямым независимым характером, за что и поплатился. Узнав, что директор и оператор фильма «Цирк» репрессированы, он отказался верить в их виновность и демонстративно не явился на премьеру. Это стоило ему и ролей на «Мосфильме», и почестей. Впрочем, возможно, недовольство начальства избавило артиста от необходимости раз за разом играть однотипные плоские роли положительных советских персонажей. Зато он много снимался в фильмах-сказках. В «Руслане и Людмиле», «Василисе Прекрасной», «Кащее Бессмертном», «Садко», «Илье Муромце» Столяров создал эталонные образы былинных героев.

После того, как «Садко» получил премию Венецианского кинофестиваля, во французском журнале «Синема» был опубликован список звезд мирового кино, в котором упоминался только один советский актер — Сергей Столяров. Впрочем, сам актер со свойственной ему скромностью отнесся к этому скептически.

В каком-то смысле былинного героя сыграл он и в своем последнем фильме. Это был мужественный и прямодушный Дар Ветер в научно-фантастической ленте «Туманность Андромеды» по роману Ивана Ефремова.

Столяров умер в начале декабря 1969 года. Незадолго до этого ему было присвоено звание Народного артиста РСФСР, но об этом он уже не узнал. Его похоронили рядом со входом на Ваганьковское кладбище. Памятник с характерным профилем замечательного артиста создал скульптор Вячеслав Клыков. Рассказывают, что белую доломитовую плиту для памятника ваятель добыл из развалин старинной часовни.

«Этот человек любит театр, и я верю ему…»

Вплотную к старинной усыпальнице-часовне рядом с церковью Воскресения Словущего стоит черный обелиск с белыми крестом и портретным медальоном. Как указывает надпись, под этим памятником погребен «драматический писатель» Виктор Александрович Крылов (1838–1906). Имя это сегодня практически забыто, но с 1870-х годов и до начала XX века Крылов был одним из самых плодовитых и успешных драматургов. Популярности его в определенной степени способствовала должность, которую он занимал в 1890-е годы — заведующего репертуарной частью петербургских Императорских театров.

Серьезная критика относилась к творчеству Крылова с иронией, появился даже термин «крыловщина», как обозначение легковесной драматургии. В одном из писем А.П. Чехов писал А.С. Суворину: «Читали ли Вы в “Русской мысли” статью В. Крылова? Этот человек любит театр, и я верю ему, хотя я не люблю его пьес». О качестве драматургии Крылова может косвенно свидетельствовать фрагмент из его «Автобиографических воспоминаний»: «Тогда была система бенефисов в императорских театрах. Бенефицианты постоянно нуждались в новых пьесах, в хороших ролях; они знали, что получат их от меня, и потому на мою работу был большой спрос».

В общей сложности Крылов создал более 120 пьес, из них 30 оригинальных, остальные же — переделки чужих произведений. «Его изумительная плодовитость не была следствием жадности к заработку, а была следствием душевной потребности труда, работы, которая доставляла ему удовольствие», — писал в воспоминаниях один из соавторов Крылова драматург Савелий Эфрон.

Кстати говоря, творческое сотрудничество с Эфроном нанесло серьезный удар по репутации Крылова в общественном мнении. Написанная ими совместно пьеса «Контрабандисты» вызвала в 1901 году скандал своей антисемитской направленностью. Во многих театрах актеры в знак протеста отказывались играть в пьесе, постановки срывались. Влас Дорошевич писал: «Пьесу вышвырнули с Александринской сцены, несмотря на то что на ней есть бланк Крылова, а с этим бланком на этой сцене пьесы учитываются всегда».

Популярность Крылова пошла на убыль, драматург пережил свою славу. Уехав из столицы, последние годы он уединенно прожил в Москве.

«Вот и товарищ тебе, дискобол!»

На центральной аллее кладбища напротив церкви за несколькими рядами решеток и невыразительных современных надгробий возвышается свежеотреставрированный, богато украшенный орнаментом памятник белого мрамора с портретом серьезного господина в больших усах — профессора Академии художеств Александра Васильевича Логоновского (1812–1855). Имя это сегодня помнят, пожалуй, только искусствоведы, краеведы и любители изобразительных искусств, а ведь творения этого выдающегося скульптора хотя бы раз видел каждый москвич и гость столицы. Вернее, их копии, отлитые из бронзы современным коллегой Логоновского Зурабом Церетели — это горельефы, украшающие внешние стены Храма Христа Спасителя. Сохранившиеся же оригиналы со снесенного исторического храма можно увидеть в Донском монастыре.

На своем месте оригиналы работ скульптора остались в северной столице и ее пригороде — барельефы «Благовестие ангела пастырям» и «Избиение младенцев» в Исаакиевском соборе и отлитая из чугуна скульптура «Юноша, играющий в свайку» у колоннады Царскосельского Александровского дворца. Этой скульптуре Пушкин посвятил восхищенные строки, в которых сравнивает ее с античным шедевром работы Мирона:

Юноша, полный красы, напряженья, усилия чуждый,
Строен, лёгок и могуч, — тешится быстрой игрой!
Вот и товарищ тебе, дискобол! Он достоин, клянуся,
Дружно обнявшись с тобой, после игры отдыхать.

«Я заключил с Лысенко „Брестский мир“…»

В середине Саврасовской дорожки привлекает внимание черная стела с выразительным профилем мужчины в шляпе. Здесь похоронен выдающийся советский ботаник, академик ВАСХНИЛ Петр Михайлович Жуковский (1888–1975).

Во второй половине 1940-х Жуковский резко выступал против лысенковщины: опубликовал статью «Дарвинизм в кривом зеркале», в речи на сессии ВАСХНИЛ критиковал теории Лысенко. Но уже через два дня после этого принужден был сделать покаянное заявление. Его ученик Жорес Медведев рассказывал, что спустя короткое время Жуковский сказал ему наедине: «Я заключил с Лысенко „Брестский мир“… Поганый мир… Я сделал это ради своих учеников».

Жуковский вел длительную переписку с академиком Николаем Вавиловым и сохранил ее. Уже после реабилитации репрессированного генетика выступил экспертом при подготовке сборника, посвященного его научному наследию.

На противоположной стороне дорожки ближе к кладбищенской ограде стоит массивный черный монумент с профильным портретом в медальоне. Имя похороненного здесь человека также связано с именем Николая Вавилова. Дмитрий Николаевич Прянишников (1865–1948) — агрохимик, академик Академии наук СССР, ВАСХНИЛ, член-корреспондент Французской академии наук, герой Социалистического труда — был человеком глубокой порядочности и удивительного по тем временам гражданского мужества. Так в течение нескольких лет он самоотверженно пытался спасти из заключения Вавилова — писал письма Сталину, добивался приема у Берии. Более того, он выдвинул кандидатуру «врага народа» Вавилова на Сталинскую премию и на выборы в Верховный Совет СССР.

«Баюн Жигулей и Волги»

Могила Сергей Есенина — один из центров притяжения на Ваганьковском кладбище, причем не только для живущих поклонников поэта. Одна из любопытных черт Ваганькова — поблизости от могилы знаменитого писателя, художника, ученого обязательно обнаруживаются более поздние захоронения коллег по профессии. Например, недалеко от Алексея Саврасова похоронены Юрий Ракша, которого Акира Куросава называл «одним из лучших русских художников» и Геннадий Добров, чью работу академик Дмитрий Лихачев характеризовал, как «творческий подвиг». То же и с Есениным. Хотя, тут все не так просто…

Мы теперь уходим понемногу
В ту страну, где тишь и благодать.
Может быть, и скоро мне в дорогу
Бренные пожитки собирать.

Обычно это знаменитое есенинское стихотворение называют по первой строке. Но при первой публикации в 1924 году оно было напечатано под заголовком «Памяти Ширяевца».

Александр Ширяевец — псевдоним поэта Александра Васильевича Абрамова (1887–1924), взятый по названию родного села Ширяево, а тема малой родины стала важнейшей в его творчестве.

С 1905 года поэт жил в Ташкенте. С Есениным он познакомился заочно в 1915 году — их стихи были напечатаны на одной странице в журнале «Друг народа». Есенин написал тогда Ширяевцу письмо: «Очень рад, что мое стихотворение размещено рядом с вашим. Извините за откровенность, но я вас полюбил с первого же мной прочитанного стихотворения… Вы там вдалеке так сказочны и прекрасны…» Через шесть лет дружбы по переписке Есенин приехал в Ташкент, чтобы познакомиться лично. Он объяснял: «Понимаете, там друг мой близкий живет, Шурка Ширяевец, которого я никогда не видел». Есенин уговорил Ширяевца, и тот в 1922 году перебрался в Москву. В следующем году вышли две его книги, поэта приняли в Союз писателей.

Есенин называл друга «Баюном Жигулей и Волги» и «волжским соловьем». Когда Ширяевец неожиданно умер в возрасте 37 лет, Есенин был потрясен. Он написал пронзительные стихи памяти друга и не раз говорил близким: «Если я умру, похороните меня рядом с Шуркой милым». Что и было исполнено после его гибели в следующем году.

В 2012 году на могиле Александра Ширяевца был установлен бронзовый бюст работы Народного художника России Николая Селиванова.

«Народ, имеющий таких ребят, невозможно победить»

Рядом с могилой Ширяевца в том же «Есенинском кругу» стоит чуть покосившийся традиционный памятник-часовня розовато-серого гранита, только вместо креста украшенный шаром. Это вполне отвечает псевдониму похороненного под ним писателя. Александр Сергеевич Неверов (настоящая фамилия Скобелев, 1886–1923) — автор популярнейшей в 1920-х –начале 1930-х повести «Ташкент — город хлебный». Существует неправдоподобная, но показательная литературная легенда о том, что Кафка, прочитав незадолго до своей смерти в 1924 году повесть, сказал: «Народ, имеющий таких ребят, как в этой книге, невозможно победить». Но, увы, дело в том, что повесть была переведена на немецкий только в 1925-м.

В двух шагах памятник красноватого гранита с обрамленным венком фотопортретом немолодого мужчины с густой бородой. Здесь погребен Сергей Тимофеевич Григорьев (настоящая фамилия Петрашкин, 1875–1953), автор пользовавшихся большим успехом у подростков исторических книг «Александр Суворов», «Малахов курган», «Берко-кантонист».

Поблизости в одной ограде стоят надгробья двух молодых поэтов схожей судьбы. Ровесники, оба они прошли войну, были фронтовыми журналистами, оба —лауреаты Сталинской премии и оба посмертно.

Алексей Иванович Недогонов (1914–1948) был удостоен Сталинской премии первой степени за лирико-эпическую поэму «Флаг над сельсоветом», посвященную послевоенной деревне. Но узнать о награде поэт не успел — за несколько дней до публикации указа погиб в результате несчастного случая. Афоризмом стала строка из этой поэмы, нередко ошибочно приписываемая Твардовскому: «Из одного металла льют медаль за бой, медаль за труд…»

О безвременно умершем от болезни Владимире Дмитриевиче Замятине (1915–1952) Виктор Боков писал: «В начале 30-х годов он был одним из ведущих поэтов, отмеченных ясностью голоса, гражданственностью звучания, народностью таланта, тонким лиризмом...» Сталинская премия третьей степени была посмертно присуждена ему за поэму «Зеленый заслон».

Праведник и грешник

Неподалеку от церкви почти напротив друг друга находятся надгробья двух современников, один из которых посвятил себя спасению человеческих жизней, другой же немало жизней отнял в угоду своему буйному темпераменту.

О знаменитом в свое время хирурге Аркадии Алексеевиче Альфонском (1796–1869) в словаре Брокгауза и Эфрона сказано, что он «не был теоретиком и почти ничего не писал, но приобрел громкую известность своими удачными операциями». И заслуги его были признаны. Сын уездного лекаря к концу своего земного пути стал потомственным дворянином, тайным советником, заслуженным профессором и почетным членом Императорского московского университета, российских орденов кавалером. Был деканом медицинского факультета, проректором и ректором Московского университета.

В «Дневнике старого врача» великий хирург Пирогов, вспоминая Альфонского, писал, что тот «заставлял мыслить постоянно, изучать опыт передовых врачей и хотел, чтобы каждый, взявший скальпель, максимально щадил больных, не увлекался эффектом проведения операции, а видел конечный результат своей работы».

На классическом надгробном памятнике черного камня — колонне, пересеченной кубом и увенчанной урной — слова из Евангелия от Матфея: «Придите ко Мне все усталые и обремененные, и Я успокою вас». Пожалуй, они как нельзя лучше отражают судьбу и мировоззрение выдающегося врача.

Кладбищенский визави профессора Альфонского граф Федор Иванович Толстой (1782–1846) был персоной совершенно иного склада. Авантюрист, бретер, карточный шулер, конфликтный и мстительный, был он при том умен и отчаянно храбр, что проявилось в Отечественную войну 1812 года. Участвовал в экспедиции Крузенштерна и за бесконечные каверзы был высажен на Камчатке. Возвращался через Алеутские острова и Аляску, после чего на всю оставшуюся жизнь к нему приклеилось прозвище «Американец». Впрочем, дело тут, скорее, не только в путешествии, но и в диком темпераменте графа, ведь американцами в те времена называли дикарей-индейцев, к тому же вернулся Толстой, как и положено дикарю, весь покрытый татуировками.

Американец упоминается в произведениях многих писателей-современников. Так в «Горе от ума» Репетилов описывает знакомца:

Ночной разбойник, дуэлист,
В Камчатку сослан был, вернулся алеутом,
И крепко на руку не чист.

В связи с этим Толстой пенял своему приятелю Грибоедову, что, во-первых, на Камчатку его не ссылали, а высадили, а во-вторых, что из «И крепко на руку нечист» можно вывести, будто он берет взятки. Когда Грибоедов возразил: «Но ты же играешь нечисто», Американец пожал плечами: «Только-то? Ну, так бы и написал».

Под конец жизни бывший бретер стал религиозен. Его дети рождались мертвыми или умирали во младенчестве, и он воспринимал это, как наказание за грехи молодости. Родственница графа Марья Каменская писала в мемуарах: «Убитых им на дуэлях он насчитывал одиннадцать человек. Он аккуратно записывал имена убитых в свой синодик… По мере того, как умирали дети, он вычеркивал из своего синодика по одному имени из убитых им людей и ставил сбоку слово “квит”».

Вместе с неуемным графом под массивным памятником красного полированного гранита упокоились его дочери и жена-цыганка — и в матримониальных делах Американец был оригинален.

Материал доступен только в электронной версии журнала «Наше наследие»