Евгений Николаевич Кравченко (1937–2011) родился и сформировался как художник в Средней Азии, всю последующую жизнь, протекавшую в основном за пределами родного края, сохранял ему верность в своих образах.
Отличительными чертами его дарования являлись светлое и гармоничное мироощущение и замечательное чувство цвета, позволявшее передавать красочное богатство Востока и создавать цветовые симфонии, звучащие каждый раз по-новому, но всегда в мажорной тональности.
Свой прирожденный дар колориста художник развил и обогатил в многолетнем контакте с восточным (прежде всего, среднеазиатским) прикладным искусством, непревзойденным в своей полихромности (К.С.Петров-Водкин не случайно писал о «колористическом гении Востока»).
Правоверный ислам, утверждая чисто умозрительное постижение божественной сущности мира, избегал конкретных изображений, делая исключение, главным образом, для книжной миниатюры. Функцию изобразительного искусства на мусульманском Востоке взяли на себя архитектура и прикладное творчество, которое языком цвета, а также орнаментальных геометрических узоров говорило о красоте, структуре и величии созданного Творцом мира.
Русско-украинская семья Евгения Кравченко перебралась в Среднюю Азию еще до его рождения. Мать, принадлежавшая к деятельному и богатому роду мещан и купцов-староверов, бежала с близкими из родного Симбирска в «хлебный город» Ташкент в начале 1930-х. Отец, уроженец Каракалпакии, работал бухгалтером в геологических экспедициях и был художником-любителем. Кравченко появился на свет в Ашхабаде. Первыми своими детскими впечатлениями он позже называл «цветущие туркменские акации, безбрежные поля маков и горячий ветер, дующий из пустыни». Профессиональное образование Кравченко получил в Ташкентском художественном училище, основанном в конце 1920-х годов А.Н. Волковым, самым выдающимся российским художником, жившим и работавшим в Узбекистане в ХХ веке. В конце 1940-х, во время одной из анти-формалистических компаний, организованных А. Герасимовым, Александр Волков был вынужден уйти из училища. Евгений занимался у одного из его любимых учеников — П.П.Мартакова. Допущенный лишь к преподаванию рисунка, тот, как мог, противостоял мертвящему давлению официального соцреализма и способствовал пробуждению ростков самобытного творчества у своих подопечных. Друзьями и единомышленниками Кравченко, с которыми он будет поддерживать почти родственные отношения до конца жизни, стали сыновья Волкова (особенно многим в своем становлении он был обязан старшему — Валерию) и исключительно одаренный узбекский ваятель Дамир Рузыбаев. В память о начинаниях Волкова в 30-е годы они называли свое содружество «Новой творческой бригадой». Но окончательное рождение Кравченко как художника произошло почти в полном одиночестве в старинном городке Маргилане, славящимся своими крашеными («абровыми) тканями. В 1966 году после ташкентского землетрясения художник с женой и дочерью перебрался в Россию. Около 20 лет он провел в захолустном подмосковном Воскресенске, а в 1992-м году обосновался в пристоличной Балашихе. В прошлом году художника не стало.
Все эти годы Евгений Кравченко постоянно ездил в Среднюю Азию — участвуя в археологических экспедициях или совершая длительные путешествия со старыми друзьями. До перестройки единственным источником его образов продолжала оставаться Средняя Азия, позже к ней присоединился Ближний Восток, Марокко и Йемен.
Уже в ранних гуашах, созданных в начале 1960-х в Маргилане, Кравченко показал себя современным мастером, не подражающим натуре, а претворяющим ее в метафорические, а порой и мифологические образы, в которых увиденное сливалось с пережитым, частное с общим, временное с вечным.
На протяжении всего творческого пути художник выступал в двух разных и одновременно стилистически близких ипостасях — как живописец и как график.
В картинах маслом и графических листах, созданных в 1970-е и последующие годы, Средняя Азия представала страной, сохранявшей, невзирая на все исторические катаклизмы и веянья времени, патриархальность уклада, в котором существование человека органично вписывалось в природные ритмы. Главные темы художника — полная величия среднеазиатская природа и разнообразные аспекты неразрывно связанной с ней народной жизни. Он пишет многочисленные пейзажи, в которых можно увидеть рождение нового дня и закаты, бурю в пустыне или «теплый ветер», а также кишлаки, базары и чайханы.
В масляной живописи форма строится геометризованными цветовыми планами или лепится густыми мазками. Картина нередко уподобляется ковру, напоминает самоцветы, мозаику или витраж. Однако, в отличии от прикладного искусства, изображенное не превращается в застывшие геометрические узоры, а пульсирует живой жизнью.
Во второй половине 1990-х Кравченко побывал в Касабланке, Танжере и Фесе, в столице Йемена Сане. Увидел города, сохраняющие свою первозданность, порой фантасмагорические, ослепляющие цветом и светом. Все это нашло отражение в его живописи, придало ей более монументальное звучание, влило в нее новую стилевую энергию.
Графика Кравченко варьирует темы живописи и сохраняет в целом ту же стилистику, но ее образы более разнообразны по тематике и выглядят более динамичными, пространственными и легкими. Излюбленной его графической техникой являлась масляная пастель, привлекавшая его своей пастозностью и прерывистым, как бы стертым мазком, вбирающим в себя свет и пространство.
Последняя графическая выставка Евгения Кравченко была развернута уже после его кончины в выставочном зале редакции журнала «Наше наследие». В неповторяющихся, композиционно-законченных и полных поэзии образах представали жизнь и природа Средней Азии, феерическая ночная Сана или улица неназванного ближневосточного города с очертаниями домов, прохожих и торговцев. Музыкальные ритмы, которые слышны во всех работах художника, здесь звучали с особой силой, не случайно лист назывался «Танец цвета». На выставке можно было увидеть селения среди гор, окруженные деревьями, спешащих в поле узбеков с кетменями, чайханы, наполненные покоем, «Базар в Кубадиене», впечатляющий взрывчатой энергией форм и красок, розовато-желтую безбрежную степь, структурированную вертикалями столбов, тянущийся к небу тополь, а также автопортрет Кравченко. В отличие от своих произведений, проникнутых радостью жизни, сам художник представал охваченным тревогой, словно напоминая зрителю, что радость эта достигается ценой тяжелых, порой даже гибельных творческих усилий.
Особую часть экспозиции составляли рисунки фломастером или тушью, представляющие собой альбомные зарисовки. В отличие от подобных работ других мастеров, они были для Кравченко не столько набросками к будущим большим композициям, сколько подобием дневниковых записей. Часть из них вошла в презентованную на открытии выставки замечательно красивую книгу-альбом, выполненную в форме большой записной книжки и изданную Фондом Марджани совместно с вдовой художника.
В бесчисленных альбомных зарисовках мастера сохранена свежесть первого восприятия натурного мотива, но полученные впечатления претворены в законченный живописный или графический образ, отличающийся праздничной красотой цвета или утонченностью линейного рисунка. При этом малые размеры альбомного листа позволяли достичь масштабности композиции, а ограниченность места парадоксальным образом расширяла пространство изображения. В стиле ощущалась особая свобода и непринужденность в сочетании с точностью построения формы. Подобно современному алжирскому поэту, стихи которого вынесены на обложку книги-альбома Евгения Кравченко, художник «видел много самумов и миражей», но при этом смог явить их своим зрителям.
