Было теплое утро начала октября 1988 года, когда мы отправились из Лондона в Оксфорд для встречи с сестрами Б.Л.Пастернака — Жозефиной Леонидовной Пастернак и Лидией Леонидовной Пастернак-Слейтер, которых ныне, увы, нет на этом свете. Встречу организовал Н.Д.Лобанов-Ростовский, прекрасно ориентировавшийся в русской эмигрантской Англии. Он хорошо знал сестер Пастернака и, как видный коллекционер, исследователь русского искусства рубежа XIX–XX веков, человек безупречного художественного вкуса, высоко ценил творчество их отца — русского импрессиониста Леонида Осиповича Пастернака, проведшего последние годы жизни в Оксфорде. В этой поездке мы сопровождали Д.С.Лихачева, бывшего тогда Председателем правления только что созданного Советского фонда культуры и стремившегося установить как можно больше связей с русскими эмигрантами, вернуть на родину, где разворачивалась перестройка, забытые имена, архивы, книги…
В Оксфорде, в доме на Парк- Таун, 20, где жила Лидия Леонидовна, в типичной английской «вертикальной» трехэтажной квартире, по крутой лестнице которой уже очень немолодая хозяйка взбиралась, держась за чуть ли не корабельный канат, свисающий с верхнего этажа, нам показали замечательные пастели, рисунки, акварели Л.Пастернака. Художник жил здесь же, и здесь хранилось большинство его работ.
Затем мы поехали к Жозефине Леонидовне. Она жила в небольшом кирпичном коттедже, по-моему, на краю Оксфорда. Изящная седая дама приняла нас в комнате, где на стене висела знаменитая картина, на которой были изображены Л.Толстой, Н.Федоров и Вл.Соловьев. Сидели в старых продавленных кожаных креслах, и Жозефина Леонидовна очень просто и интересно рассказывала о своей семье, матери, замечательной пианистке, отце, переписке и редких встречах с братом, показывала сборники своих стихов. Помню, как говорила она об обеде с Анной Ахматовой в Оксфорде, об остроумии сэра Исайи Берлина, неожиданной для нее величественности Анны Андреевны. Тогда я и попросил Жозефину Леонидовну, действительно увлеченный ее рассказом, написать что-нибудь для нашего журнала. Через день или два я получил две с половиной рукописные странички, написанные по старой орфографии. Короткие воспоминания Ж.Л.Пастернак посвящены ее матери — замечательной пианистке Розалии Исидоровне Пастернак, из-за забот о семье оставившей музыкальную карьеру. Вот что писал Борис Леонидович сестре Жозефине, которую он называл Жоня, 16 мая 1958 года: «Мама была великолепной пианисткой: именно воспоминание о ней, о ее игре, о ее обращении с музыкой, о месте, которое она ей так просто отводила в обиходе, дало мне в руки то большое мерило, которого не выдерживали потом все последующие мои наблюдения. Именно ее одаренностью мерил я свои права и данные и проваливался в собственных глазах, и музыку оставил <…>» (Наше наследие. 2001. № 58). В очерке, откуда взято это письмо Пастернака, подготовленном Е.Б.Пастернаком и Е.В.Пастернак, можно прочитать достаточно подробный рассказ о сестрах Бориса Леонидовича, их научных работах, поэзии, переписке с братом и т.д. Мы впервые публикуем короткое эссе Жозефины Леонидовны Пастернак, переданное нам автором почти 27 лет тому назад, оригинал которого сохранился в архиве «Нашего наследия».
4/10 1988 г.
В начале тридцатых годов мы проводили лето у знакомых, сдававших комнаты у озера Schliersee, в Баварских горах.
По вечерам собирались в гостиной, болтали, пили кофе, прелестная блондинка Марья Александровна С. (бывшая воспитанница Смольного) пела, хозяйка дома играла на рояле.
Однажды вечером кто-то из присутствующих заметил, обращаясь к моей матери: «Да ведь Вы, кажется, пианистка? Не сыграете ли нам чего-либо?»
Мама села за рояль. Она выбрала сонату Бетховена, из его последних. Когда она кончила, в зале воцарилась совершенная тишина. Мама, не поднимая глаз, дала затихнуть последним звукам. Потом встала и, как когда-то с эстрады, после концерта, скромно поклонилась слушавшим, с едва заметной улыбкой, в которой как бы таился вопрос: «Ну вот… Вот и… все?»
Слушавшие ее, не ожидавшие такой игры от этой едва знакомой им женщины, не решились нарушить тишину аплодисментами.
Когда мы поздно вечером возвратились в наши комнаты, отец взволнованно обратился к маме: «Ты — художник бульший, чем я. Я виноват перед тобой тем, что женился на тебе: мне и детям ты пожертвовала собой и своей музыкой».
Прошло 8 лет. Гитлер стал по алфавиту выселять из Германии советских граждан. Отец, советский подданный, решил не дожидаться своей буквы, переехать в Лондон, где жила моя сестра Лидия, вышедшая замуж за доктора Элиота Слейтера, профессора психиатра.
Трудно нам было в чужом городе. Мало знакомых. Англичане были и милы и приветливы, но чужды.
Но вот отец встретился с директором отдела графики в Британском музее. Г-н Гайнд оказался поклонником отца чуть ли не с начала столетия. Встретились, познакомились. Гайнд приобрел несколько работ отца для музея.
Он сам и семья его оказались людьми музыкальными. Узнав, что мама — пианистка, Гайнд предложил ей сыграть с ним и его дочерьми квинтет Шумана. Когда-то в Москве она выступала не то в Благородном собрании, не то в Консерватории, в концерте, одним из номеров которого был этот квинтет. Мама особенно любила его и теперь с воодушевлением взялась за подготовку.
Слушать ее, будь то хотя бы только упражнения, хотя бы только гаммы, было не только наслаждением, но и волнующим переживанием.
И вот настал день. Гайнды жили далеко от нас. Пришлось ехать и на трамвае, и на автобусе, и в конце и на такси. Несмотря на недомогание, мама держалась героем.
И вот — концерт. И вот чай. И вот просьбы хозяев сыграть что-нибудь solo. Бах, Шопен. И вот… Мама встает, скромно кланяется, скромно улыбается.
И я почувствовала боль, сердечную боль.
Я поняла, что из высшего мира, в котором она была совершенно одинока, в котором она не могла не быть одинокой, потому что в него нет доступа никому из нас, она вернулась в наш мир, мир повседневности. Я хорошо помню эту душераздирающую боль, я до сих пор чувствую ее.
<Ж.Пастернак>
