Инакость этого художника по отношению к воцарившимся в нашем изобразительном искусстве правилам вызывает шок даже у знакомых с его творчеством зрителей. Он не подчиняется видимостям, как это делает подавляющее большинство живописцев и графиков, ссылаясь на сложившиеся традиции, и не включается в инспирированную современным авангардом упрощенную разборку материальной среды. В графические листы Вячеслава Павлова нужно вновь и вновь всматриваться — они сложны по теме, изящны и экстравагантны по пластике, не сходу открываются в своей концепции. И вместе с тем ошеломляют своей энергией, неожиданностью творческой интриги. Первоначало этого — фантазия художника, получившая простор в разные десятилетия со времен занятий в рисовальном кружке одного из талантливых мастеров знаменитого объединения «Маковец» Веры Пестель. Именно она отучила начинающего рисовать и писать красками ребенка от веры в авторитарность корифеев. В океане творческих пересечений, исканий, близких и дальних традиций, где что-то созвучно индивидуальности, что-то, напротив, препятствует, мешает, сдерживает ее, Слава под влиянием Веры Ефремовны Пестель, оттеснив иллюзионизм и стилизаторство, выбрал ориентацию на себя.
В противовес популярному сегодня влечению к элементарности он видит мир в необычных превращениях, поэтических встречах персонажей и предметных реалий разных эпох. Такой интригующий акцент совмещается в его искусстве с широким выходом в гуманитарный мир человечества. Наблюдая на больших художественных выставках, как часто без всякого воображения повторяются мелкие эпизоды бытия, мы как-то стали забывать, что на свете есть великая литература, история, театр. Искания Славы отчасти купируют эту ситуацию. Оставляя в стороне задачи иллюстратора и просветителя, он освежает свой взгляд углубленным чтением литературы, изучением исторических хроник, анализом архитектурной среды разных городов мира.
При этом обращение к истории и культуре для него не проявление постмодернистской усталости и не подтверждение известных истин, а необходимая грань творческого процесса. По-своему показательна серия «Рим». Нельзя не процитировать художника: «В 1977–1978 годах я свое проникновение в Рим связывал с Плутархом и Марком Аврелием. В начале 80-х годов история исчезает и появляется жанр — жанр буколических сюжетов. В 1984–1985 годах римскую серию населили кентавры и сатиры в поддевках, а пейзаж заполнили фрагменты разрушенной архитектуры. Здесь железный Рим пал, и в его руинах поселились люди, связанные скорее человеческими страстями, чем государственными идеалами». В этой последней римской серии Павлова возникает странное сочетание заполненных телами остатков архитектурных форм с ищущими друг друга мужскими и женскими фигурами. Как отличается эта символика от изображения Рима, где император и раб встречаются в окружении гарцующих лошадей вокруг светящейся в темноте колонны, а порядок и закон олицетворяет стоящая перед властителем уподобленная статуе мощная фигура. Сдвигается историческое время. Меняются изобразительный мотив, ритм, характер пространства — широкие площади и стелющаяся арочная архитектура уступают место неожиданному бытовому превращению художественных объектов. Люди, не устающие сибаритствовать, и люди, обретающие друг друга на останках цивилизации, странно соседствуют друг с другом.
По-иному переплетаются между собой жизнь, история, эпос в самой большой серии офортов, созданной Славой Павловым, — «Одиссей» (1970–1972). Своеобразно соединились в ней приобщение к античности, освоение ее художественных мотивов и мифологии и преодоление власти «чреватых мертвой красотой Гербария» популярных образцов античной гармонии. Начав с изучения вазописи в запасниках Эрмитажа, он пришел в дальнейшем к освобождению от композиционных схем античного мастера. («Овладеть пластикой, чтобы свободно ею воспользоваться».) Этот противоречивый процесс не только помог художнику обрести собственный язык, но и активизировал воображение — позволил найти ход к другим разделам мифотворчества, прочесть тему кентавра как символ вольности.
Динамичное сопряжение истории, литературы, меняющихся норм человеческой жизни стимулируют серийное мышление художника. Он меньше всего рассказчик. В серии для него важна не последовательность, не событийность как таковая, а воплощенная с помощью графических метафор авторская концепция. При этом иногда трудно сказать, «играет он на повышение или понижение».
Такова серия «Моисей и египетские боги» (1998–1999). Поездка в Египет потрясла художника. Каирский музей, скульптура, папирусы. Можно было ожидать безраздельного торжества статики. Но возобладало иное — в изображении чего-то среднего между ритуальной церемонией и охотничьей гонкой он предпочел динамический гротеск. Видя, как фараоны превратились в наездников, а сфинксы уподобились собакам, понимаешь, что одна из задач автора — противостоять человеческому серьезу. При всем том, артистически используя возможности сочетания угля и карандаша, он придал этим объединенным в единую композицию мотивам изящество и стремительность, создав метафору бешено мчащегося времени.
Мне довелось быть свидетелем, как историки, филологи, искусствоведы обсуждали серию литографий В.Павлова «Наполеон» (2001–2003), отмечали мастерство художника сопоставлять людские массы, видоизменять пространство, обострять контрасты, чтобы ответить масштабу исторических событий. Уподобленная то склону холма, то безбрежной снежной равнине плоскость графического листа, множественность деформированных фигур, смена эпических эпизодов лирическими в сценах с участием русских солдат и эпизоде, когда Наполеон медленно ведет за собой коня — единственное, что у него осталось, странное появление обнаженных женских фигур в ледяном зимнем пейзаже (своеобразное напоминание о растоптанной императором Французской республике), возмужавшие русские двуглавые орлы в солдатской одежде — все это поражающий своей значительностью и фантазией спектакль. Опровергнутый историей авантюризм Наполеона, его отчужденность от русской жизни — вот основная тема серии. Художник, которого одни считали шутником и балагуром, другие — черпающим материал в разных исторических эпохах эстетом, показал себя режиссером монументального исторического действа.
