Дар живописца и одаренность литератора — таланты, если и не взаимоисключающие, то, по меньшей мере, трудно совместимые.
В том смысле, что случаи, когда они не только произрастают, но мирно и даже плодотворно сосуществуют в одном отдельно взятом творческом организме, редки и почти невозможны. Не секрет, что литературная загруженность разрушает, а перегруженность — и вовсе уничтожает живописную ткань. Что же касается попыток «переложить» видимый образ с пластической речи на язык слова – то на выходе обычно получается вялое и неточное описание.
Живопись и литература — искусства методологически разные. К тому же, у большинства людей — даже творческих и одаренных — способность к восприятию и — особенно — отображению мира через слово или через пластику «проходит» обычно по разным каналам «либо-либо», из которых один, как правило, перекрывает другой. Художники (в широком смысле слова), у которых они оба открыты и действуют, не мешая друг другу — действительно редки. Почти уникальны.
Елена Утенкова — известный и своеобразный живописец, наделенный повышенным даже для профессионала пластическим чутьем и умением — то есть, очевидным талантом, поддержанным, к тому же, безусловным профессиональным мастерством. Ее пластический язык органичен, выверен и внятен. Немногословность и многодельность, прозрачность и глубина, отрефлектированная и облагороженная живописью, но не утратившая подлинности красота натуры, обманчиво легкий артистизм письма и явственная напряженность в интеллектуальном и эмоциональном насыщении картины — все эти атрибуты и свойства настоящей, качественной и живой современной живописи прочитываются в ее работах. Елена Утенкова — художник размышляющий. Однако сюжеты ее размышлений остаются обыкновенно «за кадром», за пределами холста, в границы которого попадает только максимально концентрированное и, при всей многослойной красоте живописи, лаконичное пластическое высказывание. И в пейзажах ее, и в портретах привлекает яркая выразительность и своеобразная, но мощная информативность именно живописного ряда.
Казалось бы, человек, так виртуозно владеющий пластической речью, такой чуткий в восприятии и четкий в исполнении, должен быть не только полностью погружен именно в этот способ взаимоотношений с миром и Мирозданием, но и полностью им удовлетворен. Елена Утенкова, тем не менее, работает последнее время не только в большой живописи, но и в малой прозе. Без видимых усилий, но с неожиданным успехом художник меняет время от времени инструментарий, и приходит к результату, тоже, в известной степени, неожиданному, интересному и достойному внимания. Потому что литературный ее язык методологически абсолютно идентичен живописному.
Ее проза так же глубока и прозрачна, проста и небанальна, честна, естественна и красива, как любая из ее картин. Точность наблюдения и нетривиальность размышления, умение разглядеть и показать в незатейливом факте жизни акт бытия, ощутить и выявить в знакомом с детства малом фрагменте мира заложенный и отраженный в нем планетарный масштаб Мироздания — эти качества в равной мере присущи и живописи Елены Утенковой, и ее литературным опытам. Но особенно интересно и замечательно при этом то, что рассказы, например, о сыне Андрюше написаны вовсе не для того, чтобы словами разъяснить непонятливым сюжеты цикла картин «Детские радости», а картины, в свою очередь, никак не являются иллюстрациями к рассказам.
Неважно даже, что было хронологически раньше — живопись или проза: эти повествования в любом случае параллельны. Они объединены общностью темы, но рассказаны на совершенно разных языках — впрочем, с равной достоверностью, тонкостью, точностью и убедительностью. Вообще, и в живописи, и в литературе Елена Утенкова размышляет примерно об одном: мир огромен и един, целостен и прекрасен, хотя небезопасен и никак не беспечален.
К нему необходимо присмотреться — не боясь, не ленясь и не торопясь. Внимательному наблюдателю может приоткрыться многое из прикровенного: например, как меняет масштаб и картину мира исчезновение привычного летом отражения, погребенного под снегом и льдом зимней реки. Или, допустим, подробности тайной эмоциональной жизни детского резинового мячика, зависящей, как и жизнь людей, от сменяющих друг друга явлений природы и времен года. Художественная задача Елены Утенковой — в живописи ли, в прозе ли — обманчиво проста: наблюдай — и увидишь; приглядись — и узнаешь; подумай – и поймешь; найди правильные слова, адекватную форму — и сумеешь рассказать другим. Вот, собственно, и все. Действительно, казалось бы, просто. Настолько просто, что далеко не всякому приходит в голову.
Елена Утенкова
Фрагменты из прозы
Про дождь
А за окном идет дождь… От того что он идет, дом, прежде распахнутый всеми дверями и окнами наружу, захлопывается, закрывается на задвижки, затворяется, обретая границы, сразу увеличиваясь изнутри. В нем поселяется сырость, все время хочется попить чаю… Завтраки затягиваются, ужины начинаются раньше обычного.
Как в театральной пьесе обстановка комнаты становится главной декорацией происходящего. Дождь вместо занавеса отгораживает, сужает, определяет сценическое пространство жизни. Обретают значение детали…. Вещи, как забытые верные друзья, прощая обиды, вновь напоминают о своей необходимости хозяевам и друг другу. Налаживаются ослабевшие связи. Стул тянется к столу. Настольная лампа наконец получает законное право освящать письменный стол, а не просто угол комнаты. Из шкафов начинают выползать книжки, чтобы, дочитавшись до середины и выронив закладку в первый же солнечный день, затеряться где-то в доме, оборвав на самой кульминации сюжета все свои истории… Рано еще говорить о финале, не кончилось еще лето, все еще впереди…
Нэморе
Скучно мечтать о том, что может когда-нибудь сбыться… Мечтал, мечтал — и вот оно сбылось, стало твоим — стоит перед тобой или даже лежит в твоем кармане. Морем обладать нельзя. Нужен только краешек : волны, синевы, блеска…
Море — живое воплощение чуда, реального и необъяснимого. Чуда красоты…
Может быть, Бог специально подсолил море, чтобы люди его не выпили, не приспособили как-нибудь еще по хозяйству. Чтобы просто любили. И восхищались… Восхищались Богом до чуда.
А само море — живое, непредсказуемое, живое…
Имеющее не только вкус и цвет, но и настроение.
Нет ни у чего в мире больше настроений и интонаций чем у моря. Даже у неба нет столько настроений. Потому что море может вместить в себя и небо, отразив, опрокинув его в свою гладь, при этом ничего не отдав (приоткрыв) взамен. Море способно поглотить даже солнце, не просто загасить, прикрыть собой словно ширмой, как делает это по вечерам земля, а именно принять в себя, раскидав в волнах, как в гранях хрусталя весь его блеск и свечение, чтобы выкатить утром на небо, промытым и обновленным.
Дорога
Сами дороги, те, что перед глазами и под ногами, Андрюша тоже очень любит.
Летние, — нагретые солнцем, по которым можно ходить босиком и чувствовать, как земля целует твою подошву теплыми, потрескавшимися губами. И зимние, — заснеженные, сузившиеся порой до тропок вдоль забора, весело попискивающих под ногами. Осенние — тихие, просторные, в дымчатом кружеве прозрачных теней. И весенние — непролазные, звенящие ручьями, которые приходится переходить вброд, как реки, надеясь спастись на обманчивой тверди их берегов. Потому что у дорог, как и у рек, есть берега. И дороги, как реки, мелеют, сохнут, исчезают совсем, зарастая травой. Самые полноводные, широкие дороги в конце лета. Самые узкие — ранней весной, когда от дорог среди черной, только что освободившейся от растаявшего снега земли, — остаются узкие ледяные дорожки, блестящие на солнце.
