Слова П.А.Вяземского, соотнесшего в стихах день и век, повседневное и вечное («Игрок задорный, рок насмешливый и злобный...», 1875), могли бы стать не только девизом его жизни, как он о том говорил, но и войти в символический герб его дома в подмосковном Остафьеве, названного Пушкиным «Русским Парнасом».
У этого дома тоже длинная жизнь: более века накапливал и сохранял он в своем теле духовную энергию, бытие и быт русской словесности — в предметах, вещах, коллекциях. Общий «прадедушка» будущих мемориальных домов и литературных музеев.
Но для его реальных обитателей это, прежде всего, «приют спокойствия, трудов и вдохновенья», образ жизни и быта, семейные традиции и «исторические воспоминания», старинные реликвии, коллекции, вещи и предметы — целый мир, обустроенный по собственному вкусу. Часы отмеряли месяцы, годы, десятилетия, а здесь почти ничего не менялось: дом никогда не покидали старинные вещи, а с ними — и память минувших поколений.
На протяжении двух веков дворянская усадьба старела, но не старилась, представляя собой живой организм, в котором архитектура неразрывно связана с природой и укладом жизни ее владельцев. Такой она вошла и в биографии писателей, и в ткань известных произведений русской литературы — тургеневского «Дворянского гнезда», чеховского «Вишневого сада» и других.
Остафьево очень рано стало восприниматься как «частное владение», приватное пространство русской литературы, а его дом — как хранилище ее раритетов и ценностей.
Начиная с первого владельца Остафьева, А.И.Вяземского — отца поэта, имение последовательно оказывалось в руках высококультурных людей, ценителей искусств. Здесь бережно и осмысленно сохранялись вещи, прикосновенные тем, кто здесь бывал; а комната Карамзина — в том самом виде, какой он ее оставил, уезжая в Петербург издавать свою «Историю…»
За четверть века до конца XIX столетия Вяземские породнились с Шереметевыми, и последним законным владельцем Остафьева стал граф С.Д.Шереметев, историк, член Российской академии наук, который делал все, чтобы сберечь усадьбу и сохранить ее раритеты.
Здесь была обширная библиотека, собрание картин, скульптур, редкостей. В бывшем кабинете Карамзина хранилось немало личных вещей Пушкина, в том числе «свидетели» трагедии на Черной речке — жилет, простреленный пулей Дантеса; кора с березы, возле которой стоял поэт во время дуэли, перчатка, восковая гробовая свеча. Из других раритетов — трость Абрама Ганнибала, в набалдашник которой была вделана золотая пуговица с мундира Петра I; дорожный сюртук Карамзина и многое другое.
26 мая 1899 года в Остафьеве торжественно праздновали столетие со дня рождения А.С.Пушкина. К этому дню Шереметевы открыли усадьбу для широкой публики, по существу превратив ее в первый в России публичный музей. Они выпустили открытки с видами усадьбы, карамзинской комнаты с реликвиями А.С.Пушкина, аллеи «Русский Парнас» и интерьеров дома, издали пять томов «Остафьевского архива», 12-томное Собрание сочинений П.А.Вяземского, сочинения П.П.Вяземского.
В декабре 1918-го старый граф Шереметев умер. Последним хранителем Остафьева стал его сын Павел Сергеевич, продолжавший беречь усадьбу, объявленную «всенародным достоянием», еще десять лет. Она хотя и не ремонтировалась, но не оставалась без внимания Наркомпроса. Нарком А.В.Луначарский любил отдыхать здесь летом с семьей. Но времена менялись. В июне 1928 года бывший граф был уволен из музея и выселен из Остафьева. Да и просвещенный нарком в эти же годы не сохранил своего портфеля министра.
Ликвидация музея произошла по-большевистски — в четыре дня. Выселенные из дома вещи, коллекции, книги с потерями и утратами были раскассированы, распылены по разным местам. Довольно значительную их часть спас и сохранил в только что организованном Литературном музее В.Д.Бонч-Бруевич. Но и это не было окончательным перемещением реликвий «Русского Парнаса». Со временем многие из них обретут «свои» дома, начав музейную жизнь в Москве, Ленинграде (С.-Петербурге), пушкинском Михайловском. В мемориальной коллекции Литературного музея тоже остались вещи семьи Вяземских — посланники минувшего, на которых лежит «тень скорби и беды», но «прелесть грустная таится в этой тени….»
Большинство вещей — веер, кольцо, браслеты, пряжка — дамские. По легенде, они принадлежали жене Петра Андреевича, «княгине доброй и прелестной» (А.Пушкин), Вере Федоровне, урожденной княжне Гагариной. Человек яркий, эмоциональный, «смелым обхождением, — как пишет о ней современник, — она никак не походила на нынешних львиц; оно в ней казалось не наглостью, а остатком детской резвости. Чистый и громкий хохот ее в другой казался бы непристойным, а в ней восхищал; ибо она скрашивала и приправляла его умом, которым беспрестанно искрился разговор ее». В пожилом возрасте «полная юношеского пыла, неподдельной веселости и остроумия, со своею чистою, старомосковскою речью, с выходками и вспышками резвого и нестареющего ума — княгиня Вера Федоровна была цельным типом старого московского допожарного общества. <...> Она кипятилась и негодовала и в то же время заливалась своим заразительным хохотом, следя за всем и живя в постоянном и разнообразном общении с множеством лиц <....> и всех очаровывала блеском свежего и нестареющего ума».
Семейный союз П.А. и В.Ф. Вяземских длился 67 лет, и княгиня Вера всегда оставалась близким мужу человеком, вызывала душевное расположение его друзей. В неброских ее вещицах и украшениях чудится аромат времени — изящество и благородство, присущее реальным женщинам и литературным героиням романтической эпохи русской словесности.
Долгое время предметный мир высокой поэзии оперировал ограниченным количеством вещей, увлекаясь отвлеченными понятиями и идеальными образами. Впервые о такой банальной вещи, как халат, упомянул в одном из своих стихотворений Г.Р.Державин, а затем и предстал в нем и белом колпаке на известном портрете А.Васильевского. Так халат стал олицетворением частной жизни. «Когда мой ум в халате, сердце дома… Мой я один здесь цел и ненарушим» — это уже Вяземский («На прощанье», 1855). Домашний образ Вяземского — в неизменных очках, халате, с длинной трубкой — чубуком и… взятый со спины, отвернувшимся от зрителя — останется на акварельном портрете неизвестного художника. «Жизнь наша в старости — изношенный халат…» — лирическая исповедь, созданная за год до смерти, в которой нет ни выводов, ни нравоучений, лишь легкая печаль, приправленная иронией.
Прописанный в поэзии халат дополняют реальные предметы — очки, кальян, шкатулка-баул восточной работы с перламутровыми лунницами и, конечно же, вечный символ писательского ремесла — гусиное перо, чей усталый вид и притихшая полетность только усиливают впечатление хрупкой прелести былого.
Подбор иллюстраций О.В.Мичасовой и Н.Г.Прохорова (ГЛМ)
