Предлагаемая вниманию работа крупнейшего русского мыслителя XX века Н.А. Бердяева (1874–1948), 150-летие которого отмечалось недавно, ранее не выходила — ни на русском, ни на каком-либо другом языке. По прошествии десятилетий трудно установить, по какой причине статья не дошла до читателей: в 1930-е гг. Бердяев был одним из наиболее печатаемых русских авторов и соредактором парижского журнала «Путь», а его работы охотно переводились и печатались на французском, немецком, английском языках в европейских и американских периодических изданиях.

Поиски истоков и смысла русского коммунизма, последовательная критика марксизма, озабоченность судьбами христианства в современном мире — эти темы волновали на протяжении всей эмигрантской жизни не только Бердяева, они были жизнеопределяющими для всей Зарубежной России. В статье «Правда и ложь коммунизма. (К пониманию религии коммунизма)» Бердяев писал: «В русской эмиграции коммунизм вызывал против себя страстную аффективную реакцию людей раненых. Слишком многие на вопрос, что такое коммунизм, могли бы ответить: это моя разбитая жизнь, моя несчастная судьба» (Путь. Paris, 1931. Окт. № 30. С. 3).

Не минула сия эмигрантская чаша и семью Бердяева, поскольку она в числе других представителей русской интеллигенции была выслана из Советской России в сентябре 1922 г. Большевистская власть разрешила Бердяеву взять с собой на «философский пароход» немногое — «1 зимний костюм и 1 на себе, 1 зимнюю шляпу, […] 1 палку», а еще зонтик, иконку, распятие, лекарство и т.д. («Очистим Россию надолго…»: Репрессии против инакомыслящих. Конец 1921 — начало 1923 г. Москва, 2008. С. 307). Таким образом, мыслитель оказался не метафизически, а в прямом смысле свободен от бренного материального мира. Единственным сокровищем, которое удалось вывезти в эмиграцию, была часть его личного архива. Тем не менее, Бердяев неизменно тяготел к объективности, он много писал о Советской России, о коммунизме, социализме и т.д. эмоционально-аналитически, возвысившись над ненавистью и злопыхательством. В своих работах, философских и публицистических, Бердяев неизменно упоминал конкретные события, происходившие в СССР. Благодаря этому возможно ввести недатированные работы в конкретный исторический контекст. Известия о событиях на родине Бердяев получал из редких писем от близких, оставшихся в Союзе, от иностранцев, побывавших за «железным занавесом», слушал радио. Одной из немногих эмигрантских газет, которую регулярно читали в доме философа, были «Последние новости» (Париж), практически в каждом номере которых публиковались материалы о политической, экономической, культурной жизни в СССР.

Важнейшими событиями рубежа 1920-х — 1930-х годов стали переход Страны Советов к плановому ведению народного хозяйства и выполнение первого пятилетнего плана (1928–1932). Осенью 1931 г., когда было еще рано подводить итоги пятилетки, в статье «Правда и ложь коммунизма» Бердяев писал: «Идея планового хозяйства есть принципиально верная идея. Либеральный принцип формальной свободы в хозяйственной жизни порождает величайшие несправедливости и лишает значительную часть человечества реальной свободы» (Путь. № 30. С. 21). Подобная оценка реалистичности советского пятилетнего плана отличалась от взглядов подавляющего большинства русской эмиграции.

В публикуемой с сокращениями работе Бердяев признает «некоторые достижения пятилетнего плана, технические и экономические», но вместе с этим отмечает «очень тяжелое и даже сейчас ухудшающееся» продовольственное положение в СССР. Можно предположить, что статья была написана между ноябрем 1932 г. и февралем 1933 г. Философ-гуманист несколько иначе высказывался бы о «пафосе пятилетки […] под знаком коммунистической идеи», если бы был знаком с реальным положением на родине. Информация о страшном голоде 1932–1933 гг., унесшем миллионы жизней, попала на Запад позже.

Вместе с тем, отмечая, что властям «удалось создать энтузиазм в советской молодежи, в комсомоле», Бердяев пишет: «Частичные успехи коммунистической индустрии главным образом показательные, примерные». На момент написания статьи мыслитель не мог знать: за три довоенные пятилетки в Советском Союзе возведут 400 новых городов и введут в эксплуатацию 9 тысяч новых предприятий.

Следует отметить, что приводимая статья структурно и текстологически связана со статьей «О социальном персонализме. К критике “Нового града”», опубликованной в журнале «Новый град» (1933. № 7. С. 44–59), что также дает основание датировать статью «Христианство перед лицом коммунизма» 1932–1933 гг.

Сохранились черновой и беловой автографы работы, а также ее расшифровка, выполненная Евгенией Юдифовной Рапп (урожд. Трушевой; 1875–1960), свояченицей Бердяева. После кончины философа она стала хранительницей и распорядительницей обширного архива — приводила его в порядок, расшифровывала трудный для прочтения бердяевский почерк, организовывала перепечатку неопубликованных работ. В соответствии с ее завещанием архив мыслителя был передан на родину и в настоящее время хранится в РГАЛИ.

 Христианство перед лицом коммунизма

1.

[…] Коммунизм есть воинствующий вызов христианству, он конкурирует с христианством, хочет заменить его, хочет устроить царство Божье на земле, но без Бога. Во многом он есть карикатура на христианство, извращение христианских по своему происхождению идей. Откуда взял коммунизм идею равного достоинства и братства людей, столь чуждую аристократической греко-римской и европейской ренессансной культуре, откуда взял свой сверхнационализм и универсализм, столь чуждый лаицизированным [от французского «laïque» («светским») — Е.Б.] государствам и культурам Нового времени, откуда взял понимание жизни как служения сверхличной цели, исчезнувшей из сознания людей Нового времени, откуда взял, наконец, идею общения (коммуниона) людей как бы в едином теле, чуждой индивидуализму западной цивилизации? Все это взято из христианства, но извращено и превращено в карикатуру, осуществляется со страшным насилием и жестокостью к человеку, потому что осуществляется в материалистическом духе, в отрыве от духовных истоков. Но мы должны помнить, что всякий раз, когда делается вызов христианству через осуществление, хотя бы извращенное, того, что христианство провозгласило, но не осуществило, вызов этот есть укор и напоминание, постановка вопроса, требующего решения. Таков и вызов коммунизма.

Русский коммунистический опыт в одном своем аспекте есть русская революция, определившаяся русскими историческими условиями. В этом своем качестве она есть революция политическая, уничтожившая в России окончательно самодержавную монархию, и революция аграрная, ликвидировавшая остатки русского феодализма и передавшая землю крестьянам. Особенности русской революции связаны с тем, [что] она произошла в атмосфере войны, когда армия разложилась и когда методы войны перенесены были внутрь страны. Всякая революция имеет военный характер, английская и французская тоже, и в ней всегда играет роль войско, но русская революция максимально военная, она совершена народом, превращенным в армию и получившим военную выучку. В русской революции есть азиатские черты, чуждые Западной Европе. В ней совсем нет духа гражданства, который играл такую роль в революции французской. На ней легла печать своеобразной покорности русского народа, его способности смиренно нести страдания. При сложившихся условиях большевизм оказался единственной разрушительной и вместе с тем организующей силой, способной овладеть положением, соответствующей инстинктам масс и соотношению реальных сил. Он воспользовался всем: невозможностью и нежеланием вести войну, социальной неустроенностью русского крестьянства, религиозной структурой русской души, ищущей социальной правды, склонностью к максимализму и способностью к жертве, бессознательным русским мессианизмом, верой в особые, не похожие на Запад, пути России. Большевизм воспользовался отсутствием у русского народа индивидуалистических понятий о собственности и русским коллективизмом, имеющим христианские корни. Он соответствовал русским традициям деспотического управления сверху и огромной роли государства в насаждении культуры. Он использовал русскую способность к вере, отсутствие скепсиса. И русские нигилисты всегда были верующими и догматиками. Вопреки распространенному среди русских мнению, русская революция носит своеобразно русский, национальный характер. И если ей свойствен не национализм, а интернационализм, то это также есть русская национальная черта, старая русская мечта об универсальном призвании. Тут мы подходим к советскому коммунистическому опыту с другой стороны. Он несет с собой универсальную идею, хочет быть интернациональной революцией и имеет мировое значение. Одним русский коммунизм представляется мировой опасностью, другие связывают с ним надежды на наступление новой мировой эпохи и создание нового общества. Именно с этой мировой точки зрения русский коммунизм будет нас интересовать.

2.

[…] В бесклассовом, коммунистическом обществе мышление, познание, самая структура сознания будут связаны с коллективным трудовым процессом. И в этом коллективном трудовом процессе не будет уже поставлено социальному человеку никаких границ. Силы человека уходили на взаимную социальную борьбу классов, создававшую анархию. В бесклассовом, коммунистическом обществе, организованном по плану, воплощающим социальный разум, человек не будет обессилен борьбой с другими людьми, и его могущество страшно возрастет. Такова коммунистическая вера и надежда. Новая советская философия, выработанная в последние годы, есть обоснование социального титанизма. Титаном является не отдельный человек-герой, а человек социальный, человек коллектива. С этим связан пафос пятилетки, вера в возможность индустриализации и технизации огромной земледельческой страны под знаком коммунистической идеи. Иногда думают, что коммунизм отрицает Бога, исповедует воинствующий атеизм, потому что обоготворяет человека. Это не совсем верно. Обоготворяется не человек, обоготворяется социальный коллектив, в котором человек растворяется. Поэтому коммунизм одинаково враждебен и христианству, и европейскому гуманизму. Коммунистическая идея сталкивается не только с идеей Бога, но и с идеей человека. Коммунизм допускает жестокое, беспощадное отношение к человеку, к конкретному живому человеку, к ближнему во имя социального коллектива, во имя грядущего совершенного общества, во имя могущества социального человека. Но положительное значение коммунизма в том, что он ставит проблему общества и общения как самостоятельную проблему, которая христианством не была еще разрешена. Мы верим в существование и ценность индивидуального человека, но существует и социальный человек, человек есть также существо, призванное к жизни в обществе и к устроению общества на основах справедливости и любви. Человек призван и к социальной активности, и она также должна быть проникнута христианскими началами.

Коммунизм требует величайшей активности человека в отношении к природе и обществу. […] Коммунизм обращается к человеку, он человеком должен быть осуществлен, он требует от человека не только многого, но и всего, всех сил человека. Но в цели, которую он себе ставит, он забывает человека и рассматривает его как простое орудие, совсем как в капиталистической системе. […]

3.

Основой русского коммунизма является марксизм. И марксизм сообщил русскому коммунизму свое основное моральное противоречие. Маркс принципиально считал себя аморалистом, он отрицал всякое самостоятельное значение за моральными категориями и оценками, отрицал различие между добром и злом. Моральная ценность для него определялась экономикой и принадлежностью к тому или иному классу. Свой социализм он считал не этическим, а научным. Социализм явится результатом необходимого экономического развития, он порожден будет потребностями самого процесса производства. Социализм будет порождением силы, и он хорош потому, что он необходим, он есть последующая стадия социального процесса, а не потому, что он есть справедливость и добро в человеческих отношениях. Моральные оценки в социальной жизни Маркс презирал и считал буржуазными. Никакой другой морали, кроме классовой, для него не существовало. И вместе с тем Маркс не замечает, до какой степени он постоянно прибегает к моральным оценкам и даже злоупотребляет ими. Для Маркса существует не только радикальное зло, но и настоящий первородный грех. Это радикальное зло, этот первородный грех есть эксплуатация человека человеком, класса классом. Но эксплуатация есть категория моральная, а не экономическая, эксплуатация есть морально предосудительное, дурное, безнравственное отношение человека к человеку. Маркс и за ним все марксисты постоянно приходят в состояние морального негодования против эксплуататоров, против буржуазии, против этих кровопийц, против кулаков, против выжимателей прибавочной ценности, как и против контрреволюционеров. Но откуда это моральное негодование, как оно может быть оправдано? Если смотреть с совершенно аморалистической точки зрения на социальные явления, не делать безусловного различия между добром и злом, то непонятно, почему эксплуатация такая плохая вещь и почему не эксплуатировать ближнего, если у кого-нибудь для этого есть сила. Буржуазия есть необходимое порождение экономического производственного процесса, все ее свойства детерминированы экономикой. Почему же такое негодование против буржуазии? Христианин может и даже должен осуждать эксплуатацию человека человеком, но непонятно, почему её станет осуждать материалист. Это разительное противоречие. В этом теоретическая слабость обоснования коммунизма.

[…] Вера в пролетариат Маркса и коммунистов есть именно религиозная вера, религиозная сторона этого учения, своеобразное переживание в секуляризованной форме древних мессианских упований. Не может быть и речи о научном обосновании этой веры в мессианстве пролетариата. Маркс является тут мифотворцем, он создает настоящий миф о пролетариате, миф в высшей степени динамический и действенный. «Пролетариат» Маркса совсем не совпадает с эмпирическим пролетариатом, который не обладает такими исключительными мессианскими качествами, который слагается из очень разных по своим интересам и по своей психологии типов. «Пролетариат» есть новый Израиль, как бы избранный народ Божий. Универсализм пролетариата есть карикатура на христианский универсализм и на христианскую церковность. Русский коммунизм наиболее усвоил себе эту религиозную, мессианскую, мифотворческую сторону марксизма и мессианство пролетариата причудливо соединилось с старым мессианством русского народа. Этим многое психологически объясняется в русском коммунизме. Научная сторона марксизма наименьшую роль играет в русском коммунизме, и даже весь характер русского марксизма противоречит научной стороне марксизма. Маркс не предвидел возможности пролетарской революции и пролетарской диктатуры в стране индустриально отсталой, с слабым развитием капитализма, стране сельскохозяйственной и крестьянской, с малочисленным фабричным пролетариатом. Тут русский коммунизм и есть живое, опытное опровержение материалистического понимания истории, он носит явно идеалистический характер. […]

4.

Один экономист как-то сказал мне: «Мы, экономисты, — все безбожники, наша наука безбожная». Это было сказано в полушутливой форме, но заключало в себе серьезную истину. Хозяйство совершенно автономное, знающее лишь свой собственный закон и не подчиненное никакому духовному и нравственному началу, есть хозяйство безбожное. И мир капиталистический представляет собой самое предельное выражение такого безбожного хозяйства. Свобода в хозяйстве, как ее понимает капиталистическое общество XIX и XX века, и есть ее совершенная автономия, т.е. изоляция от всех духовных и нравственных начал. В обществе, основанном на таком безбожном хозяйстве, человек существует для хозяйства, а не хозяйство для человека. Ценность человека, достоинство человеческого существования перестает быть руководящим принципом такого хозяйствования. […] Хозяйство коммунистическое не есть уже нейтральное, обезбоженное хозяйство. Это хозяйство есть самое божество, подлинное бытие, высшая жизнь, преображение мира. Коммунистическое хозяйство не есть уже хозяйство автономное, отделенное от всех остальных сторон жизни. Но совсем нельзя сказать, что оно есть хозяйство, подчиненное высшему духовному началу. Оно само превратилось в высшее духовное начало, руководящее всей жизнью. И потому оно стало по-новому священным хозяйством, но в антихристианском смысле.

[…] Очищенная христианская совесть не может уже допустить разделений общества на классы высшие, господствующие, привилегированные и на классы низшие, угнетенные, обездоленные. Единственное вечное неравенство, которое может допустить христианское сознание, есть естественное качественное неравенство самих людей, духовное, умственное, нравственное, эстетическое и пр[очее] неравенство даров и силы. Но это неравенство не имеет никакого отношения к классовым разделениям и никак им не соответствует. Нужно еще сказать, что ориентировать весь строй общества на живом человеке, на его ценности и благе, совсем не значит выставлять идеал потребительский, класть в основание удовлетворение человеческих потребностей. Человек есть потребитель, без этого он не может жить, но ценность его определяется тем, что он есть производитель и творец. И всякому человеку должна быть предоставлена возможность реализовать свое призвание и творческую энергию.

5.

Частичный успех русского коммунизма несомненен. Можно говорить о некоторых достижениях пятилетнего плана, технических и экономических. Я не экономист и не могу входить в обсуждение этого вопроса по существу. Но для меня несомненно, что главный успех коммунизма не экономический, а психологический. Экономически реализовать коммунизм в стране аграрной и индустриально отсталой оказалось очень трудно. Продовольственное положение советской России остается очень тяжелым и даже сейчас ухудшается. Только коммунистическая бюрократия находится в привилегированном положении. Народ же голодает. Частичные успехи коммунистической индустрии главным образом показательные, примерные. Строят несколько образцовых фабрик, несколько огромных зданий, для экономической жизни всей огромной России этого очень мало. Но что удалось, так это удалось создать энтузиазм в советской молодежи, в комсомоле. Эта молодежь и есть главная идеологическая опора коммунизма. Коммунизму удается создание новой душевной структуры. Происходит завоевание душ в гораздо большей степени, чем завоевание хозяйства. Коммунизм более процветает духовно, чем материально. Пока коммунизм в России более требует жертв, чем дает благ, и предполагает душевную структуру, способную на отказ от благ и на жертвы во имя коммунистической идеи.

[…] Есть один вопрос, на котором происходит максимальное столкновение между коммунизмом и христианством, самый глубокий вопрос человеческой жизни — вопрос о смерти. Судьба человека, самого человека связана с отношением к смерти. И всякий человеческий титанизм жалок и ничтожен перед лицом смерти. Материалистический коммунизм хочет окончательно парализовать в человеческой душе самое возникновение вопроса о смерти, убить память смертную, а следовательно, и уничтожить всякое отношение к умершим, к прошлым поколениям, всякую связь с ними. Душа, погруженная в коллектив, в его строительную работу приобщается к бессмертию коллектива, для нее не существует вопроса о смерти. Красные похороны есть прославление коллектива, они не имеют отношения к умершему человеку. Коммунизм хочет убить память о прошлом, об умерших, он обращен исключительно к будущему. И тут коммунизм наиболее противоположен христианству. Христианство стремится к Воскресению и верит в Воскресение всех умерших. Поэтому оно есть религия вечной жизни. Религия коммунизма не знает победы над смертью и не хочет победы над смертью. И это связано с тем, что эта религия не хочет знать личности. Только для личности и в отношении к личности ставится во всей глубине вопрос о смерти. Есть одно неравенство, которое утверждает коммунизм принципиально, которое он хочет увековечить, — неравенство между отошедшими, умершими поколениями и поколениями грядущими. Вечная тьма и смерть для одних, и свет и жизнь для других. Но с этим неравенством христианство не может примириться. Оно помнит и обо всех отошедших поколениях, об их призванности к вечной жизни, оно поддерживает с ними связь. Поэтому христианская церковь утверждает коммунизм всех человеческих поколений. Это не значит, конечно, что христиане не должны думать об улучшении будущего, о большем свете и радости для грядущих поколений. Эта задача всегда остается, и забвение ее есть грех противоположный.

Перед лицом коммунизма как явления мирового христианству предстоит задача совсем не борьбы против великого социального движения нашего времени, а христианизации и одухотворения этого движения, внесения в него нового духа, воспитания человеческих душ для новой социальной жизни, для нового общения людей. Христиане всегда должны помнить, что недостаточно проповедовать духовное возрождение людей, оставаясь равнодушными к жизни социальной. […] Кроме хлеба материального, нужно также дать и хлеб духовный, но нельзя предлагать хлеб духовный вместо хлеба материального. Между тем как христиане это часто делали, они произносили нравоучительные проповеди, когда нужно было накормить голодного. Но накормление голодного есть не только индивидуальное явление, это также явление социальное. Духовное возрождение людей не может не иметь социальной проекции, не выражаться в социальных изменениях. Безбожное и несправедливое общество, безбожные и несправедливые общественные отношения людей свидетельствуют всегда и о внутреннем духовном зле, о духовной низости людей и наоборот. Необходимо духовное возрождение личности и духовное возрождение общества, осуществление в обществе заветов Христа. Отделить одно от другого невозможно. Человек, осуществляющий заветы Христа в своей личной жизни, неизбежно осуществляет их и в жизни социальной. Невозможно представить себе праведного в своей личной жизни человека, который в жизни социальной, в качестве хозяина экономического предприятия, государственного чиновника, главы семьи и пр[очее] был бы эксплуататором, тираном и человеком жестоким. Это относится к прошлому. В будущем же нужно стремиться к созданию социального строя, в котором человек по своему социальному положению не может быть эксплуататором и угнетателем. Конечно, грех остается до конца мира, и всегда будут проявления греховной воли в социальной жизни, всегда будут дурные люди во всех социальных положениях. Но вопрос тут в степени допустимости обнаружения греховной воли в социальной жизни и в искренней решимости христиан бороться и против социальных проявлений греха. Коммунизм хочет внешней принуждающей организацией общества создать не только более справедливый социальный строй, что есть правда в нем, но и внутреннее общение людей, коммунион, братства, что есть уже его неправда и ведет к тирании. Нужно создавать более справедливый социальный отрой, устраняющий угнетение человека человеком и невыносимые неравенства, но внутреннее, братское общение людей есть задача духовная. Задача создания братства людей есть задача христианская, она выходит за пределы легальной организации общества. Вызов коммунизма старому обществу и христианству ставит христианский мир перед всеми этими проблемами, перед необходимостью создания нового общества, нового христианского общения.

(РГАЛИ. Ф. 1496. Оп. 1. Ед. хр. 261. Л. 44–67. Машинопись)

Материал доступен только в электронной версии журнала «Наше наследие»